Когда режиссура превращается в поэзию искристого вина, а спектакль рождается не в тяжких муках псевдотворчества, а в безумной радости? Когда сценическое действо метафорично до мельчайшего драматургического слога и заставляет зрителя не только сопереживать, но и думать? Лишь тогда, когда режиссер - маэстро, способный настроить каждого участника СОТВОРЧЕСТВА, как музыкальный инструмент. Шестнадцать лет назад Игорь Войтулевич познакомил Смоленск с интеллектуальной драмой. И не только познакомил, но и буквально заставил многих из нас выпить приворотное зелье любви к театру! Сегодня он снова с нами. Пусть на короткий миг! Войтулевич ставит спектакль по пьесе Кена Людвига «Benvenuto, Отелло!». Говорят, очень смешной…- «Benvenuto, Отелло!». Почему? - В провинциальный, но имеющий оперный театр Кливленд… Вы улыбнулись при слове провинциальный. Но мы на провинциальности городка не зацикливаемся, и приметы места и времени нас не интересуют, приезжает мировая оперная звезда из Италии. Тенор всех времен и народов Тито Мерелли, которому предстоит спеть оперу «Отелло» в театре Кливленда. Ну и, как всегда, горожане, чтобы сделать приятное гостю, говорят гостю «добро пожаловать» на его родном языке - «benvenuto»… Американская комедия по одноименной пьесе Кена Людвига, достаточно популярная за границей. Сама пьеса была выдвинута на премию Лоуренса Оливье, с успехом шла на Бродвее и была переведена на восемь языков. Лично мне она интересна тем, что все происходит в театре. Красочный, яркий ситком с главными действующими персонажами - актерами. Когда любовники в шкафу, под кроватью…- И со скелетами во всех интересных местах… Да неужели все так просто?!- Предельно просто. - Понимаете, у нас (это в не только проблема Смоленска) с театром беда: он превращается в арену развлечений. Зритель нетребователен, и режиссеры ставят так называемые «горизонтальные» спектакли. Берут то, что на поверхности, и это всех устраивает. Не кажется ли вам, что и так комедий много? - «Божественная комедия» Данте – это комедия? «Горе от ума» Грибоедова? А «Вишневый сад» Чехова? Нет, я бы не сказал, что смоленский театр стонет от комедий. Да они, вообще-то, разные бывают. Смотря, с какой точки зрения посмотреть.- Что в вашем понимании смешное?- Комедия – несоответствие чего-то чему-либо. Это – классика! Другое дело, что комический жанр гораздо многообразней, в первую очередь, в связи с манипуляцией зрительской точки зрения восприятия. Время от времени зрителя необходимо ставить на субъектив, а потом возвращать его к объективу, тогда и возникает многомерность, сложность сюжета и глубина. Пример: Чаплин падает. Зал хохочет. И на секундочку мы принимаем точку зрения героя Чарли, когда он при падении расшибает нос. И нам уже не смешно. Жалко Чарли…Но все равно это тот же жанр! Иногда его называют трагикомедией. Жанр в чистом виде всегда примитив, как такового его и в природе не существует. Я не смею говорить про себя, но все хорошее всегда получается на стыке. А в чистом виде оно… хреновенькое. - Вы себя к элитарным режиссерам причисляете, или к тем, кто спектакли на потребу не очень взыскательной публики и за деньги ставит? Вы же сказали однажды, что «творчество должно быть игрой, хулиганством, эпатажем»… - Публика не может быть взыскательной или не взыскательной. Она такая, какая есть. Ее не выбирают, к сожалению. Это - данность. - Но ведь есть люди, которые попросту приходят в театр развлечься, и все! Больше им ничего не нужно. - Каждой твари по паре, естественно! Все равно и они – публика. Абсолютно каждый достоин уважения. Но публику необходимо воспитывать. Долгий это, мучительный процесс, который начинается с семьи, школы. Будет много урн на улице, и публика станет другой, ей не придет в голову швырять под ноги пивные банки и окурки. К воспитанию зрителя и коммунальные службы, и мэрия причастны! Повторюсь, но это очень важно: ориентироваться нужно на себя и на ту публику, которая есть. Другой не будет. Мы занимаемся тем видом искусства, которое существует сейчас, сию минуту. В стол, как писатель или художник, театральный режиссер спектакль не положит. И ждать того времени, когда зритель дорастет интеллектуально до твоего творения, возможности нет! А на вопрос, элитарный ли я режиссер, отвечу так: очень не хотелось бы таким быть…- Почему?- Потому что «элитарность» часто идет от лукавого! Режиссер берет великого автора, или просто пьесу очень талантливого человека… А дальше он на него попросту забивает, и… рассказывает миру то, что ему сегодня приснилось, но это совершенно никакого отношения к пьесе не имеет. Театральный эксперимент. Да эксперимент – чушь полная! Открыть бы то, что автор хотел сказать! Кстати, в эксперименте очень часто немного профессионализма! Побежал у тебя синий карлик из правой кулисы… Зачем? Да потому, что это – прием. Возьмем мой любимый сериал «Школа». Подумаешь, оператор не взял фокус. С какой стати вы ругаете оператора?! Это не оператор небрежно сработал, прием такой! За приемом очень легко спрятаться. - Вы про «Школу» с иронией сказали?- Я не могу плохо отзываться о сериале, о котором премьер-министр сказал, что это – хорошо. Вы же сами понимаете.- Да. Это будет несколько предосудительно…- Ну почему же предосудительно?- Я вас поняла. - Значит, хороший. Мой учитель, Андрей Александрович Гончаров, однажды поставил чудовищную заказную пьесу и получил за ЭТО Госпремию и, если я не ошибаюсь, звание Героя социалистического труда. И он тогда искренне рыдал от счастья! Хотя всем было ясно, что это – чушь, он сам, умный, гениальный человек, прекрасно понимал, что сделал нечто мертворожденное на потребу номенклатуры. Просто я говорю о том, что когда власти что-то нравится, мы вдруг начинаем думать, а вдруг мы и вправду что-то хорошее сделали? Может, я чего-то не понимаю, и неожиданно значимое произведение сотворил? - Почему же все-таки хоть сколько-нибудь сложные постановки сразу же отторгаются нашим зрителем? Быть может, оттого, что зритель не привык к театральному языку, многие даже и не подозревают о том, что такой язык вообще существует, поэтому им сложно понять происходящее на сцене…- Все зависит от того, как подать материал. Величайшие интеллектуалы мира обожали Чаплина, но его и толпа любила. Просто они в разных местах смеялись! Но есть и другой важный нюанс: мой второй спектакль на смоленской сцене по Стоппарду «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», которую называли едва ли не величайшей пьесой столетия, - предполагает, чтобы зритель хотя бы знал сюжет «Гамлета». Потому что пьеса написана на основе произведения Уильяма Шекспира, и в ней «второстепенные» герои «Гамлета» переживают, быть может, еще и большие нравственные коллизии, проходят путь, который ведет от предательства к физическому уничтожению. Поверьте, они страдают не меньше, чем шекспировский Гамлет! И если зритель не имеет представления, о чем идет речь в пьесе Шекспира, он может ничего не понять. Я называю это «техническими особенностями восприятия», которые очень мешают мне, как режиссеру. Идти на потребу зрителю недостойно. На самом деле это несложно, здесь все средства бывают хороши. Показал голую задницу – все, 20-30 процентов зала твои! Они захохочут! Всегда найдутся те, кому такой прием понравится. Когда Гамлет поучает артистов, он говорит, что если два-три человека поймут действо, они стоят аншлага. И я опять повторюсь: это не означает, что нужно идти на поводу у публики. Все равно ты будешь делать свою работу так, как только ты способен ее сделать. Художник по-другому не может! А зрители… Просто они проснутся, если спали, каждый в разных местах. - Быть может, в простоте действительно ничего плохого нет? - Простота и есть закон театра! Наше искусство не изменилось за тысячелетия. Я хохочу, когда читаю «Лисистрату» Еврипида! Современная, актуальная антивоенная пьеса! Да, якобы мы экспериментируем, открываем некий новый театральный язык, но не всем он понятен, и воспринимать его способна кучка избранных. Подобными «экспериментами» занимаются люди, которые почему-то не могут понять элементарных вещей, что твое восприятие и субъективное ощущение не всегда объективно. Чтобы такого не было – долго учат! Учат, как сделать свой внутренний мир аллюзивным, ассоциативным, понятным публике, чтоб зритель сказал: «Да, черт возьми, и со мной такое случалось!» Зрителю очень трудно откликнуться на постановку из жизни инопланетян, когда актеры на сцене странно ходят, говорят непонятно что, надевают штаны через голову. Дескать, это - театр абсурда. Ерунда! Мы-то хорошо знаем и театр абсурда, и Ионеску с Беккетом. Их постановки о нормальных людях, доведенных до отчаяния. Я тоже могу заставить актеров надеть штаны через голову, если в этом будет моя потребность, если в таком состоянии я буду не один. Но когда зритель не понимает мотивации совершенно идиотских поступков, а ему доказывают, что режиссером использован интеллектуальный прием, то… Тогда я точно считаю, что эта постановка – из жизни инопланетян. Сожалею, что некая псевдоинтеллигентность отменила применение томатов в театре! Здорово, когда помидорами забрасывают неудачные постановки! - Костюмы берегут.- Я бы просто поставил в фойе два лотка, в одном продавались бы просроченные овощи, а напротив – цветы. После спектакля буфетчицы подсчитывают выручку, и по количеству проданных цветов или гнилых томатов сразу понятно, успех у спектакля, или провал.- Отчего в этот раз вы работаете над сценографией «Benvenuto» не с Николаем Агафоновым, а со Светланой Архиповой? - Я приехал в Смоленск спонтанно, просто у меня образовалась такая история – оказаться здесь и с радостью окунуться в работу. И не было времени выстроить договоренности… У всех людей есть свои планы. А с Колей, думаю, я еще поставлю спектакль. Во всяком случае, замыслы есть. Да и хорошо, что так вышло! Хватит Агафонову меня «душить», мы с ним и так три десятка спектаклей поставили! Иногда хорошо что-то поменять в жизни я наконец-то встретился с удивительно талантливой художницей Светланой Архиповой, которая придумала замечательное, яркое оформление спектакля. Настоящий праздник! Мы же хотели праздника? Должен где-то там, внутри, вальс из «Турандот» звучать… - Ваши спектакли, по крайней мере, некоторые из них – долгожители. Ваш прогноз на долголетие «Benvenuto, Отелло!»? - Да уж! «Страсти роковыя» уже 17 лет идут. Спектакль… пенсионер. Каждая постановка – живое существо, правда, часто оно бывает мертворожденным, но все равно это живое создание – оно смертно! Премьера - словно рождение, на сцене происходит нечто неосознанное. Затем спектакль достигает своего апогея, расцвета, когда артисты набираются сил, раскрепощаются, а потом неизбежно начинается старение. Черт его знает, какая жизнь будет у «Benvenuto»! Я понятия не имею, нормальным ли получится ребенок. А вдруг урод? Он еще не родился! Во всяком случае мне страшно, это да! Руки помнят, профессионализм остался, но неизбежный страх присутствует. - Актеры вам рады?- Хочется верить в это. Я нечасто встречал таких замечательных людей, которые способны высказать все, что они о тебе думают, прямо в лицо. Это большая редкость! Встретили, не обматерили. Буду надеяться, что рады. А что там внутри, кто его знает? А вдруг за десять лет накопилось? Может, я кого и обидел, когда руководил театром, а руководитель не может не задеть кого-нибудь по долгу службы … - Десять лет прошло. За давностью лет стерлись все обиды!- Ха! В театре?! Эти стены особые… Амбиции, гордость, судьбы. Актеры - люди не от мира сего. Обидное слово, сказанное сгоряча, до смерти будут помнить! Мы народ сложный, потому что отказались от всего во имя театра. А за все надо платить…
Анастасия Петракова, Рабочий путь